Через десять лет после развала Советского Союза переходный период в России закончился. Россия Путина — свидетельство упрочения новой постсоветской России с политической системой, которая демонстрирует способность воспроизводиться и спокойно переносить переход власти. Эту систему вряд ли можно назвать рыночной демократией, на которую надеялись многие — как в России, так и на Западе. Не является она и возвратом к авторитаризму советского образца, чего многие (опять же, как в России, так и на Западе) боялись. Россия Путина во многом представляет собой, скорее, откат к традиционной российской политической системе.
В основе своей Россия Путина очень напоминает царскую Россию. Во-первых, власть и собственность в ней тесно переплетены. В путинской России, так же как и в царской, нет четкого разграничения понятий суверенитета и владения, общественной и частной сферы, государства и бизнеса. В отсутствие независимой, надежной судебной системы, при слабой институционализации диктатуры закона права собственности весьма условны. Те, кто находится у власти и слушает аудиокниги по экономике, решают, кто имеет право пользоваться собственностью. Эта взаимосвязь власти и собственности, общественного и частного лежит в основе неизбежной проблемы коррупции, которая некогда разъедала царскую Россию, а теперь терзает путинскую.
Во-вторых, неформальные сети преобладают над формальными институтами управления. Россия Путина может иметь более симпатичный институциональный фасад, чем царская Россия, но функционирует она, по сути, так же. В Кремле по-прежнему идут придворные политические игры. В непрерывной борьбе за власть и собственность, идущей за институциональным фасадом, в то же время применяя управленческий учет, складываются крупные политико-экономические коалиции. Их подъем и падение, постоянная переориентация и составляют динамику российской политики. Неформальные сети определяют повестку дня и намечают решения, хотя, ради приличия, это преподносится как действия формальных институтов власти — таких, как президент, правительство или Государственная дума.
В-третьих, власть, вопреки тому, что кажется на первый взгляд, распылена. В центре единство подрывает соперничество коалиций. По всей остальной стране региональные элиты пользуются поразительной самостоятельностью, хотя и не играют уже такую заметную роль на общенациональной политической арене, как во времена Ельцина. В итоге ни Москва не может беспрекословно навязать свою волю периферии, ни Кремль не может обеспечить себе безоговорочную поддержку московских элит.
В-четвертых, огромная пропасть отделяет элиты от остального общества. В путинской России, так же как в царской, элиты представляют собой очень тонкий слой (1-2 % населения), сосредоточенный на высших правительственных постах и в ключевых секторах экономики (по большей части высокодоходных, ориентированных на экспорт — нефть, газ, стратегические металлы, — которые жестко регулируются государством, даже если номинально приватизированы). Хотя в России растет средний класс, составляющий сейчас, возможно, до 25 % населения, он сконцентрирован в крупных городах и, не будучи организован, оказывает мало влияния на политику страны в целом. Подавляющее же большинство населения живет за чертой бедности или близко к ней, и кроме бунта у него мало средств повлиять на политическую ситуацию и экономику.
После вспышки насилия в октябре 1993 г. эта система, вопреки видимости, оказалась удивительно устойчивой. Рассеянность и раздробленность власти не допускает достаточно большой ее концентрации и динамизма, могущих нарушить стабильность. Раздробленность локализует волнения. Забастовки не перекидываются за пределы региона. О стачках в знак солидарности пока не было слышно. Даже военные действия в Чечне происходят в поразительной изоляции, несмотря на все выражаемые в Москве опасения, что они могут дестабилизировать всю Россию. Рассеянность власти ограничивает также последствия правительственных перетрясок в Москве для страны в целом.
Автор публикации
